Лайон де Камп - Тени ужаса [=Конан-островитянин ]

Затем их заковали в кандалы, прикрепленные к длинной прозрачной цепи, сбегавшей вдоль стены сквозь замурованные в нее кольца из того же материала. И хотя люди имели некоторую свободу передвижения, достаточную, чтобы ходить или лежать, практически все они были заключены на небольшом пятачке около стены площадью в несколько футов.

Затем стража вышла из камеры и заключенные остались одни.

Толстые каменные колонны, поддерживающие крышу этого огромного зала, вздымались словно стволы гигантских деревьев. Создавалось впечатление, что их выдолбили в твердой скале, осваивая это подземелье, и оставили стоять здесь навечно, чтобы удерживать тяжелые своды.

Высоко над их головами на каменном потолке были прикреплены пластинки тускло светящегося металла. Древнее забытое знание атлантов, а может, и колдовство вызывало исходившее от этих пластинок мягкое лучистое свечение, которое разливалось по огромной комнате бледным желтоватым светом. Сигурда на мгновение посетила мысль, что, может быть, эти пластины были сделаны из странного метала атлантов, орихалка, о котором ходило столько слухов, но у него было много других, более насущных дел, чтобы тратить время на обдумывание этой догадки.

Пленников кормили один раз в день. Ведра жирного едва теплого варева из мяса или рыбы выплескивались в длинный грязный каменный желоб, сбегавший вдоль стены. В этом пойле в изобилии плавали комки стылого жира, перемешанного с какой-то другой бурдой. Но скоро голод переборол брезгливость, и команда «Красного Льва» уже с нетерпением ждала часа кормежки. Сигурду пришлось использовать весь свой авторитет, чтобы удерживать людей от драк за эти мерзкие помои.

Заточенные в сырой камере, не имея возможности наблюдать за ходом небесных светил, пираты вскоре совсем потеряли счет времени. Сколько часов или, может, дней они жили здесь? Пленники затевали бесконечные споры по этому поводу, пока Сигурд не рявкнул на них:

— Заткнитесь вы все! Вы доведете меня по бешенства своим базаром. Можно не сомневаться, что они кормят нас в одно и то же время и каждый день. Значит, каждая кормежка — это одни сутки. Ясунга, ты будешь следить за временем. Найди место на стене и делай там отметку каждый раз после того, как они принесут сюда эти помои.

— Но Сигурд, — жалобным голосом вмешался маленький офириец, — мы же не знаем, сколько дней уже прошло. Кто говорит, что четыре, кто — пять, а кому-то кажется, что все шесть или семь. Как мы узнаем…

Он резко осекся, так как ванир, поднеся огромный кулак к самому его носу, так что туго натянутая цепь жалобно зазвенела, проревел:

— Заткнись, Ариман, — чтоб тебя разорвало, или я обмотаю цепью твою тощую шею и буду затягивать ее, пока не отвалится твоя башка, такая крохотная, что на ней и двум вшам не разойтись! Каждый может прибавлять столько дней к подсчету Ясунги, сколько считает нужным, и это, черт возьми, не имеет никакого значения! А если кто-нибудь еще заикнется об этом, то я размажу его череп по стене, как тухлое яйцо!

— Ах, яйца! — мечтательно произнес Артаяес с Заморы, здоровенный бык, пират с солидным брюхом, известный среди товарищей своим аппетитом. — Что бы я только не отдал сейчас за пару дюжин свежих куриных яиц…

Питаясь одними помоями, они быстро ослабели. Их необработанные открытые раны начали гноиться и опухать; пленники стали болеть. Двое уже умерли: буйный шемит, которому проломили череп во время битвы, умер в агонии, крича и сражаясь с невидимыми врагами. Другой — флегматичный чернокожий выходец из влажных, полных ядовитых испарений джунглей южного Куша, язык которого был отрезан стигийскими работорговцами еще до его побега на Барахские острова, — горел в лихорадке. Оба тела были унесены закованными в прозрачные доспехи антильскими стражами, верно, в какое-то тайное хранилище.

С помощью штурмана Ясунги, корабельного боцмана Мило и начальника отряда лучников Якова Сигурд изо всех сил старался поддержать в команде присутствие духа. Это было непросто, потому что команда представляла собой пестрое сборище бродяг, подверженных припадкам неприязни, вспышкам ненависти, суеверным страхам и странным фантазиям, внезапным приступам уныния, разочарования или драчливости. А Сигурду, хотя он и был могучим пиратом, одно имя которого вызывало уважение среди Красного Братства, все же явно не хватало той ауры удачи и силы, которой было окутано имя Амры-Льва.

Северянин нашел, что лучшим способом избежать безнадежного уныния и сохранить в пленниках интерес к жизни было всячески побуждать этих морских бродяг рассказывать о своих прошлых подвигах. Они проводили долгие часы в рассказах и спорах, шаг за шагом восстанавливая события минувших битв, осад и набегов, в которых они когда-то участвовали.

Снова и снова вспоминали они о деяниях Конана, или Амры-Льва, — под этим именем знало его большинство пиратов. Они рассказывали и пересказывали вновь, как, желая добиться благосклонности Белит, его первой большой любви, Конан вместе с ней разграбил Черное Побережье и отважился проникнуть далеко в глубь материка по неизвестным рекам в джунгли Юга, где в полуразрушенном каменном городе женщину-пирата настиг страшный, неумолимый рок. Они рассказывали, как. десять месяцев спустя, Амра возник из небытия, чтобы вновь ступить на палубу барахского пиратского корабля, и как, еще позже, он неожиданно стал капитаном корабля зингаранских морских разбойников. Снова, уже в который раз, они вспоминали о фантастической карьере их предводителя, героя, прошедшего сквозь тысячи смертельных опасностей и победившего в тысячах различных битв, от простых поединков до сотрясавших всю землю кровавых сражений.

Но в конце концов даже Сигурд начал падать духом Темное сырое подземелье с его молчаливыми каменными стенами, ратная пелена бледного света, которая тяготила и растворяла в себе человеческую волю, а также скрытая угроза и ожидание своей неизвестной судьбы — все это создавало столь гнетущее настроение и источало такую безнадежность, что могло сломить самую яркую и стойкую душу.

Несколько раз Сигурд, с помощью самых сильных людей команды, пытался разорвать сковывающие их цепи. Звенья были сделаны из материала, внешне похожего на хрупкое стекло, но ему никогда не доводилось видеть металла столь прочного, как это прозрачное вещество. Оно было жестким и твердым, как бронза. Никакие усилия, рывки, удары камнями и ногами, попытки изогнуть или растянуть его не привели к желаемому результату, если не считать легких царапин и выщербин на гладкой радужной поверхности.